Пресса
Никита Михалков в эфире Радио «Культура»
П. Мансилья-Круз: Здравствуйте, в эфире программ «Действующие лица». Если вы еще не сходили на фильм «Статский советник», который идет во всех кинотеатрах страны, то обязательно это сделайте. Сегодня у нас в гостях, художественный руководитель, генеральный продюсер и исполнитель одной из главных ролей в этом фильме Никита Сергеевич Михалков. Здравствуйте!
Н. Михалков: Добрый день, здравствуйте!
П. Мансилья-Круз: Но, вот, на этот раз вы едины в трех лицах. Как вам эта роль? Эти роли?
Н. Михалков: Ну, знаете, в роли художественного руководителя, это, вообще говоря, такая довольно комедийная роль. Было такое условие Акунина, он, как бы, хотел подстраховаться — так или иначе режиссер у нас молодой и, вот, если что, чтобы его поправили. Но тут не пришлось мне много мучиться, в том смысле, что Филипп достаточно самостоятельный человек и мы имели возможность договариваться без насилия. Тем не менее, в титрах это осталось. Что касается продюсирования, то да, это работа нашей студии «3Т», работа Первого канала и работа моего коллеги и очень близкого друга генерального директора нашей студии Леонида Верещагина. Который, кстати, является продюсером от нашей студии всех сегодняшних самых шумных сериалов, включая «Гибель империи», «72 метра» и так далее. И в этом смысле для нас эта работа продюсерская она достаточно, все-таки знакомая.
П. Мансилья-Круз: Но, в качестве художественного руководителя, вам все-таки пришлось руководить режиссером?
Н. Михалков: Нет. Я же сказал, это, в общем, довольно формальная вещь — я не руководил режиссером, хотя я нес ответственность. Я бы нес ответственность в качестве художественного руководителя, если бы фильм не получился. Думаю, что Григорий Шалович как раз и хотел, чтобы я боясь этой ответственности в случае чего был на подхвате, но к счастью не пришлось этим заниматься. А что касается актерского дела, я соскучился по нему, действительно. Я это очень люблю.
П. Мансилья-Круз: Девять лет, да?
Н. Михалков: Нет поменьше. Все-таки был «Сибирский цирюльник», там небольшая роль, но такая знаковая и к тому же это не девять лет — лет шесть, наверное, семь. Но в этом году у меня и «Статский советник» и «Жмурки» Балабанова и «Персона нон грата» Занусси. Сразу три очень разных роли, так что я думаю, что, для людей, которые ищут во мне дурное я даю массу поводов, что бы они наконец увидели олицетворение этого зла.
П. Мансилья-Круз: То есть, наигрались, в общем, да?
Н. Михалков: Ну, не наигрался, нет. Не могу сказать, что наигрался, я бы с удовольствием продолжил. Я люблю это.
П. Мансилья-Круз: А вот, если говорить о том, какие изменения вы внесли в «Статский советник» — говорят, что вы изменили финал своим решением? В книге он был один, а в фильме — другой.
Н. Михалков: Нет, я не мог это решить одним движением, одним своим желанием, потому что это, вообще говоря, против всяких правил — существует же договоры, контракты, адвокаты… Это нереально. Но я убедил. Я попытался убедить и убедил Бориса Акунина переделать финал. Я глубочайшим образом убежден, что он прав и Фандорин под влиянием восточных культур, дзен-буддизма, конфуцианства и так далее считает, что с властью, которая не соответствует принципам человеческого достоинства сотрудничать нельзя. Согласен и понимаю. Мало того, согласен с Акуниным, который говорит — если бы Фандорин остался у власти и такие как Фандорин, то неизвестно был бы 17-й год и все это дело. Но с другой стороны, я совершенно убежден в том, что офицер… да, может обидеться художник, поэт, артист балета, певец — он может обидеться на власть, уйти, бросить и так далее, но офицер, на которого, так сказать, возложено, как крест, Господом Богом возложены погоны и ответственность за людей… Как бы не строились его отношения с властью, такой человек должен до конца стоять на стороне тех, кого он должен защищать, может быть, даже от этой самой власти.
П. Мансилья-Круз: И вот вы это рассказали Григорию Шалвовичу, и он сказал — да, наверное, вы правы… Или как это происходило?
Н. Михалков: Я рассказал это Григорию Шалвовичу, он сказал — нет, я сказал — ну, на нет и суда нет. Но тогда мне это делать не интересно. И опять он стал убеждать. Это был долгий процесс, но я думаю, что никогда бы Акунин не пошел на эту переделку, если бы в том, что я говорю, не было какой-нибудь логики. Не тот это человек, что бы, так сказать, испугавшись того, что не будут экранизировать его роман, взял и изменил свои принципам. Есть два подхода — и тот и другой имеет право на жизнь. Акунин более привержен к одному, я — к другому. Но, в данном случае, он пошел на встречу и я ему за это очень благодарен.
П. Мансилья-Круз: А вообще вам персонаж Фандорина нравился по книгам? Или уже тогда что-то в нем вас не устраивало? Ведь Фандорин не очень государственный человек, по книгам. Персонаж, который прописан Акуниным, довольно самостоятельный и для него Родина стоит рядом с ним, но он, как бы не в ней.
Н. Михалков: Нет. Вы знаете, вы, наверное, меня путаете с какими-то монументалистами, которые занимаются творчеством только если внутри этого творчества есть государство.
П. Мансилья-Круз: Ну, как же не делать вас монументалистом, когда у вас там в конце фильма купола прямо над головой Меньшикова распускаются.
Н. Михалков: Ну вы знаете, вообще-то купола распускались не только над головой Меньшикова, но и над головой Шаляпина и над головой Дмитрия Донского. Я думаю, что купола, это же не зонтик, это купола. Это знак, образ, во-первых, а во-вторых — это суть и смысл жизни страны в течение тысячелетия. Поэтому, я думаю, ничего в этом страшного нет. Есть довольно большая разница между чтением литературы и попыткой эту литературу экранизировать. В литературе какие-то вещи могут пролететь незамеченными, и ты не обращаешь на них внимания, потому что не отождествляешь себя настолько близко с персонажами, как это делает актер. Когда ты работаешь актером или режиссером, тебе необходимы внутренние объяснения тем или иным поступкам твоего героя. Например, я не могу представить себе, каким образом такие два зубра как Пожарский и Фандорин, разговаривая друг с другом, так себя ведут… Один другому говорит — там завтра будет яма, вы в нее прыгните и уйдете… и так далее. И чтобы тот, кому это говорится, не пошел и не проверил, что там за яма, чтобы поверил на слово — это нереально. Поэтому, мы сделали эту сцену в картине. В книге ее нет и без нее можно обойтись, но в кино, когда тебе нужно оправдывать своего персонажа, это необходимо делать. И это необходимо дотошно доводить.
П. Мансилья-Круз: Ну, может быть это не реальная сцена для человека двадцать первого века — недоверчивого, осторожного, а для человека девятнадцатого века, для которого вера в слово офицера, как вы говорите, очень важна, может быть это реальная сцена, может быть это проблема непонимания современным человеком нравственности и неких установок ценностей людей того времени?
Н. Михалков: Вы знаете, я не могу с этим согласиться. Логика выживания, тем более для людей, которые связаны с риском, с преступниками, это логика, она в любом веке все равно требует того, чтобы профессиональные навыки были выполнены, и от этого никуда не деться.
П. Мансилья-Круз: А, вообще, вот вы играли сыщика, даже может быть, правильно сказать — сыскаря, как вам это понравилось? Вам вообще приходилось перевоплощаться? Часто говорят, что вы играете себя. Да? Наверное, это харизма. Но вот вам приходилось как-то перевоплощаться, вы, вообще, вживались в этот образ? Или это легко произошло?
Н. Михалков: А нужно нам понять, что такое вживаться в образ. Это что — влезть в погреб, рычать там, носить мантию, долго жечь жмых и нюхать этот огонь и дым, чтобы войти в образ? Это ежедневная работа и поиски этого образа, его характерности, его манеры. Это то, что называется русская актерская школа, это то, что называется, школа переживаний и перевоплощения. И я чрезвычайно благодарен нашему зрителю, чрезвычайно благодарен за то, что наш зритель вдруг сегодня взял да и сказал — вы знаете, компьютерная графика хорошо, экшен — хорошо, спецэффекты классно, стрельба замечательно, погони научились делать — это все чудно, и мы гордимся, но все-таки оказывается нам хочется еще послушать, что же звучит на родном языке и каковы те характеры, которые нас интересуют, и как они сталкиваются, побеждают, проигрывают, выигрывают, любят, ненавидят и так далее. Все-таки наш зритель воспитан на русской литературе, и я считаю, что наконец воочию увидел, что наш зритель умеет не только смотреть, но и слушать. И он реально оценивает то, что называется русской актерской школой. В этой картине практически все, кто в ней принимали участие, все работали именно в основах этой русской актерской школы. Кстати говоря, завтра, послезавтра, должен быть миллионный зритель на фильме…
П. Мансилья-Круз: То есть, вы как генеральный продюсер довольны тем, как идет прокат?
Н. Михалков: Я поражен.
П. Мансилья-Круз: Это превосходит ваши ожидания?
Н. Михалков: Абсолютно. Просто абсолютно. Я говорю, почему я удивлен. Ведь наша картина … такого количества спецэффектов, как в других картинах в ней нет, нет всего того, к чему сегодня привыкли. Но идет сегодня с оглушительным успехом! Это для меня… даже дело не в картине, это гордость моя не за этот фильм, а за моего зрителя, за мое кино. Это гордость за то, что я ощущаю, что зритель не потерян. Это первое. А второе, что еще более важно, зритель диктует режиссером и кинематографу, что ему интересно. И когда зритель говорит — нам интересно сегодня смотреть про себя, сегодняшних, позавчерашних и завтрашних, но про себя — вот тогда возникает то самое, тот самый кинематограф, который может считаться великим.
П. Мансилья-Круз: Значит, и как генеральный продюсер и как актер вы довольны своим вкладом в русскую актерскую школу.
Н. Михалков: Вы знаете, я, вообще, могу представить такое несколько медицинский интерес — такой идиот пришел и всем доволен. Как продюсер доволен, как идет кино, как актер доволен, как сыграл… такой довольный человек пришел. Я больше всего доволен нашим родным отечественным зрителем. У него есть вкус, у него не отбили руки от отечественного кино.
П. Мансилья-Круз: Вот давайте мы сейчас послушаем отечественного зрителя.
Н. Михалков: Давайте. Давайте.
П. Мансилья-Круз: Да вы в эфире. Здравствуйте. Алло! Здравствуйте!
Слушатель: Алло!
П. Мансилья-Круз: Да, да, да говорите, пожалуйста.
Слушатель: Вы знаете, у меня вот такое впечатление сложилось после фильма, что главным героем получается Пожарский, а не Фандорин. И еще — какой-то уж больно статичный получается Фандорин. В книге он совершенно другой. А здесь он статичный. Я понимаю, что в фильме сложно показать работу мыслей, в книге это видно, а в фильме этого не видно. В этом фильм проигрывает.
П. Мансилья-Круз: Спасибо. Понятно. Вы знаете, это кстати, довольно распространенное мнение о фильме. Даже в рецензиях каких-то появлялось.
Н. Михалков: Ну и как вам сказать. Я не могу с этим, по одной причине согласиться, дело в том, что моя роль, роль Пожарского, она намного выгодней, чем роль Фандорина, потому что играть человека негативного, полного противоречий и активного действия, намного проще, чем играть героя. Это первое. Я не могу согласиться насчет оценки Фандорина. Олег в этой ситуации по-другому играть Фандорина не мог. Это как губка, он впитывает в себя информацию вокруг себя, он впитывает ее и потом совершает те или другие поступки. Мы не видим движения его мысли, мы видим результат. Но то, как он ее впитывает, мы тоже видим. Это не статичность. Понимаете, есть пауза, как дыра, а есть пауза, как умножение напряжения. И везде, где существует статика Фандорина, это не статика — это умножение напряжения, умножение энергии. И вот между этими двумя полярными фигурами и существует все остальное действие фильма.
П. Мансилья-Круз: Много говорят, что вы заслонили собой Олега Меньшикова. Вот вы говорите об этих полюсах, а как вы понимаете их противостояние, в чем этот пункт противоречия двух персонажей?
Н. Михалков: Противоречие двух персонажей заключается только в одном. Для Пожарского нет этого ограничения в методах. Для Фандорина есть. И это самое главное. Я думаю, что Фандорин, и он даже сам говорит это один раз в картине, очень во многих пунктах, которые озвучивает Пожарский с ним согласен. Он не согласен с теми методами, которые предлагаются ему для того, чтобы изменить ситуацию. Когда пишут, что заслоняю, ну это бред. Что значит заслоняю? Я оттолкнул от камеры и вышел на крупный план, что ли? Это же ерунда собачья… Во-первых, это не верно, а во-вторых, это невозможно. Я считаю, что это надо рассматривать, как фреску. Нельзя рассматривать — о! вот это вот Михалков! о! а вот это Меньшиков. Мы существуем и дополняем друг друга, и каждый из персонажей там дополняет друг друга. Это не театр Ла Скала, где актер выходит на авансцену, говорит свой текст и отходит, потом говорит другой… В этой атмосфере и в этой борьбе, как раз и заключается этот конгломерат холодного, горячего, кипятка, льда. В результате из этого выкристаллизовывается ткань всей картины. Поэтому о заслонении тут разговора быть не может. Это единый коллектив, это ансамбль и это фреска и надо рассматривать именно, как фреску на общем плане, а не разглядывать пуговицы на шинелях.
П. Мансилья-Круз: Я еще вот какой хотел задать вопрос: я смотрел фильм того же самого режиссера Филиппа Олеговича Янковского «В движении» — мне очень понравилось. И я посмотрел его новый фильм «Статский советник». И тут же, почему-то, в голову мне приходит не фильм «В движении» того же режиссера, а фильм «Сибирский цирюльник» режиссера Никиты Сергеевича Михалкова. Вот как вы думаете, вот что их это только эпоха?
Н. Михалков: Так, давайте я вам задам вопрос, тогда. Давайте представим себе, что вы не видели фильма «Сибирский цирюльник» и посмотрели фильм Филиппа Янковского «В движении».
П. Мансилья-Круз: Такое не забывается.
Н. Михалков: Ну, не важно. Значит, вы посмотрели фильм Филипп Янковского «В движении», а потом посмотрели фильм Филиппа Янковского «Статский советник» минуя фильм Михалкова «Сибирский цирюльник». Это у вас склеивается?
П. Мансилья-Круз: Эти два фильма?
Н. Михалков: Да.
П. Мансилья-Круз: Да, в общем, нет, не очень. Только если режиссер Филипп Янковский за это время прошел какую-то огромную школу, причем, видно, что михалковской режиссуры.
Н. Михалков: Вы не видели фильмы. Вы забудьте. Вы не видели фильм «Сибирский цирюльник». У меня вопрос простой. Вы не видели фильма «Сибирский цирюльник», вы посмотрели фильм Янковского, который называется «В движении», а потом посмотрели фильм Янковского, который называется «Статский советник». Они для вас склеиваются внутри?
П. Мансилья-Круз: Ну, может быть, только прекрасной игрой актера Хабенского, а так вообще, куда-то движение пропало.
Н. Михалков: Какое движение?
П. Мансилья-Круз: Которое было в фильме «В движении», оно, мне кажется, куда-то пропало. Его нет в фильме «Статский советник». Янковский стал немножко другим, даже не немножко, а очень другим режиссером.
Н. Михалков: А вы считаете, что сняв фильм «В движении», он так и должен был в нем остаться?
П. Мансилья-Круз: Нет, но это был, вы знаете, это был фильм поколения, в каком-то смысле. Фильм очень динамичный, быстрый. Он действительно мне понравился, и мне показалось, что это то современное кино, которое очень интересно и нужно. А фильм «Статский советник» современным кино не кажется. И вот нужно ли это Филиппу Янковскому и мне, у меня возникли определенные сомнения.
Н. Михалков: А вы можете представить себе, что Филипп Янковский снял бы «Анну Каренину» языком фильма «В движении»?
П. Мансилья-Круз: Ну, хотелось бы представить. Ведь, это было бы интересно, наверное.
Н. Михалков: Интересно как что? Как стеб?
П. Мансилья-Круз: Как творчество. Почему?
Н. Михалков: Ну вот вы представляете себе стилистику, да? «В движении» там Вронский… ну хотя бы бал представьте себе в стиле «В движении».
П. Мансилья-Круз: Так вы, что получается хранитель традиций?
Н. Михалков: Почему я? Я сейчас говорю про Толстого и про Филиппа Янковского, не про меня.
П. Мансилья-Круз: Так ведь Филипп Янковский сейчас как хранитель традиций.
Н. Михалков: Почему хранитель? Просто каждое время, каждый жанр, каждое содержание требует своей формы, своего сосуда. А вы можете представить себе гимн какой-нибудь страны, который исполняется в виде, так сказать, частушек? Ну, конечно, можно представить себе все что угодно, но гимн своей страны вы можете себе представить в качестве частушек?
П. Мансилья-Круз: Нет, не могу. Но получается, что вы говорите о законах исторической постановки. Да?
Н. Михалков: Я говорю о том, что любое содержание требует своей формы. Если вы нарушаете этой формой то содержание, которое есть, то в результате остается либо одна форма, и тогда вы можете следить только за тем, «как», но вас уже не интересует, «что»…
П. Мансилья-Круз: Да нет. Совершенно не важно, что это исторический фильм. Я имел в виду, что режиссера Янковского за этим «Статским советником» не видно. Там нет режиссера Янковского, где мне его искать?
Н. Михалков: Там нет режиссера Янковского, который снимал «В движении». А если бы вы не видели фильм «В движении» у вас был бы режиссер Янковский?
П. Мансилья-Круз: То есть вы предлагаете мне схему, когда фильм «Статский советник» — первый фильм и первое произведение кинематографии, с которым я ознакомился в своей жизни?
Н. Михалков: Нет. Почему? Просто мне интересно как вы будите находить ответ на очень простой вопрос — если вы не видели фильм Янковского «В движении» и вы видели фильм Янковского «Статский советник», он для вас будет режиссером или уже нет?
П. Мансилья-Круз: Каким-то будет. Вообще, я хотел у вас спросить, вот ему понравилась его работа, его фильм?
Н. Михалков: Боюсь, что да.
П. Мансилья-Круз: Почему же боитесь?
Н. Михалков: Потому что, это очень хорошо, когда нравится и это нужно, чтобы нравилось, но это не должно помешать достаточно критически относиться к своему прошлому, настоящему и будущему.
П. Мансилья-Круз: То есть нам нужно бояться что он втянется?
Н. Михалков: Во что? В то, что нравится?
П. Мансилья-Круз: В исторические постановки?
Н. Михалков: Нет, я бы этого не боялся. Я другого боюсь, я просто не хотел бы, чтобы Филипп, но я надеюсь что опасности этой и нету, чтобы он… ведь вторая картина считается самой опасной, самой тяжелой, и опасность эта была, хотя Филипп сам бился и рвался чтобы получить эту постановку, но тот неожиданный совершенно для меня лично неожиданный, и абсолютно ломовой, что называется, успех картины у зрителя — такое даже у бывалых людей порой вызывает ощущение, что Бога за бороду взял, поэтому я, зная как это бывает, хотел бы, чтобы Филипп был благоразумным и осмотрительным, оставаясь таким же талантливым.
П. Мансилья-Круз: А как вы думаете, насколько важным было для успеха картины в прокате, авторство Акунина? Все-таки это уже разработанная мифологема, можно сказать, да?
Н. Михалков: Согласен абсолютно. Убежден что огромное значение имело…
Акунин это бренд, Акунин это культовая фигура, он очень плодовит, он очень внимателен и очень, так сказать, глубок в отношении к тому, что он делает. Можно любить его литературу, не любить, считать это беллетристикой, и так далее, но это явление, и надо к нему относиться как к явлению.
П. Мансилья-Круз: И он уже успешен в кино, да. Как вы думаете, не помешает дальнейшему успеху экранизаций акунинских романов то, что разные актеры играют все время Фандорина? Или вы уже для себя выбрали лучшего Фандорина?
Н. Михалков: Ну, для меня совершенно естественно лучший Фандорин тот, который находится в той возрастной категории, где в основном и действует Фандорин. Для меня Фандорин — это Меньшиков, безусловно. Я знаю, что есть идея сделать Фандорина еще более преклонного возраста, и на это претендует Олег Иванович Янковский, знаю, что Хабенский хотел бы играть Фандорина, у него тоже есть по этому поводу свои идеи. Но вообще то, что возникает некий герой, которого можно разглядывать с разных сторон, а для зрителя, так или иначе, он является неким таким образом, символом, знаковым героем, иероглифом таким, это хорошо, замечательно.
П. Мансилья-Круз: Кстати, по поводу Хабенского — некоторые рецензенты даже писали, что мол, хорошо бы поменять их с Меньшиковым местами. Вот как вам кажется, это просто такое впечатление от центрального этой композиции, о которой вы говорили? Вам не кажется, что все-таки он получился таким пустым стержнем?
Н. Михалков: Нет, мне не кажется это. Совсем не кажется. Мало того, я считаю, что вот это как бы публичное одиночество и это то, о чем я говорил, та пауза, которая является не пустотой, а энергией, динамикой внутренней, которая внешне очень статична, на самом деле полна внутренней пульсации, как губка, которая впитывает в себя окружающую среду. И это замечательно делает Меньшиков.
П. Мансилья-Круз: А вы представляли, что будет происходить с этим новым Фандориным, который появился после изменения финала «Статского советника»? Ведь получается, что логика развития этого персонажа, она изменилась, и он не может уже дальше оставаться таким, каким он был в «Статском советнике» Акунина? Что дальше-то будет с Эрастом Петровичем?
Н. Михалков: Ну, собственно, это проблема, которая должна сейчас волновать больше всего Григория Шалвовича. Мы сделали то, что мы сделали, и то, как это сделано и как это заканчивается, вполне и абсолютно вписывается в те цели, которые перед нами стояли.
П. Мансилья-Круз: То есть получается, вы поставили перед собой цель, пришли, изменили финал произведения Григория Шалвовича, и теперь ему расхлебывать эту кашу?
Н. Михалков: Почему же? Никто не держал 45-миллиметрового орудия у виска Григория Шалвовича, никто не заставлял его это делать, мы разговаривали, мы спорили, мы убеждали друг друга, и логика, которой оперировали мы, оказалась достаточной для Григория Шалвовича, для того, чтобы он этот финал изменил. Он остался при своем мнении — мы остались при своем. В данном случае было принято решение в нашу пользу для того, чтобы этот проект в принципе состоялся. Потому что, если бы это было по-другому, он мне в принципе был бы неинтересен, мне неинтересен человек, которые может бросить свой пост из-за обиды, нарушить присягу…
П. Мансилья-Круз: Получается, что вам неинтересен человек, который давал присягу, но ушел из-за обиды со службы, но при этом интересен персонаж Пожарского, в общем-то, двурушника, нехорошего человека?
Н. Михалков: Почему же? Мне интересней персонаж Фандорина, потому что он остался.
П. Мансилья-Круз: Ну… хорошо, а что вас заинтересовало в Пожарском?
Н. Михалков: Самое главное то, что он верит в то, что говорит. Это первое. Второе то, что Пожарский при всей невероятной совершенно противоречивости его, в нем .. вот этого, того что было в романе и того, от чего мы вместе с Акуниным ушли — от неистребимой жажды карьеры, ради которой… Мне человека, который ради карьеры делает то что он делает, он.. он мне тоже неинтересен. Вообще, играть такого злодея, который убивает всех вокруг себя ради того, чтобы наконец примерить на себя какую-нибудь корону… он мне в принципе неинтересен. А когда поступки, которые он совершает, чудовищны, но мне интересно разобраться насколько то, что он делает, связано с тем, почему он это делает. Я не оправдываю его целью средства, но, тем не менее, как говорил Станиславский, — ищи в хорошем дурное, в дурном хорошее, — мне интересен этот человек, потому что в нем живет такая мощная энергия осознания того, что он видит, и раздражение чудовищное от того, что не видят этого другие. Если проследить за тем, что говорит Пожарский, и исключить, вынести за скобки, методы, которыми он действует, в результате мы придем к выводу, что он абсолютно прав, потому что через совсем немного лет мы все это получили в полной мере в 17-м году.
П. Мансилья-Круз: То есть какую-то правоту вы за ним признаете?
Н. Михалков: Обязательно, а как же? А как вообще можно играть человека, за которым нет правоты?
П. Мансилья-Круз: Ну, а вообще вам нравится играть вот таких сильных, мощных, цельных мужчин?
Н. Михалков: Нет.
П. Мансилья-Круз: Почему?
Н. Михалков: Дело в том, что за каждым человеком, которого ты играешь, стоит своя история, свой персонаж. Я тут повел друзей своих в кинотеатр… у меня было время, я просто вместе с ними… и, причем, никто меня не видел и я понимал что, так сказать, во-первых, живая реакция зала, очень интересно как люди реагируют. на Пожарского, потрясающе, вы понимаете — с одной стороны — ой-ой-ой! как же так можно? — а с другой стороны — а, все-таки что-то есть такое в том, что он говорит, не просто так. Первый раз за очень долгое время я на пресс-конференции по поводу картины… в общем-то боевика, в общем то психологического детектива слышал вопросы выходящие настолько за рамки этого сюжета… О Витте, о судьбах России, о чести, о долге, и так далее, и так далее… Наша картина, эта картина, где много разговаривают — это уже непривычно для сегодняшнего зрителя, и я так счастлив, что зритель, оказывается, еще не отвык от того, что он может слушать что говорят, а не только слушать слова, которые ведут фабулу, слушать, как люди размышляют. Следовательно, у меня еще и надежда есть, что люди вернутся, может быть, со временем к тому, что услышат как перелистываются страницы, понимаете, не просто вот мышкой водить, а вот…
П. Мансилья-Круз: А вот эта реакция на Пожарского, о которой вы сказали, вроде бы симпатия какая-то, которую он вызывает, и… ну, некоторая доля страха, наверное. Эта реакция на Глеба Георгиевича Пожарского, напоминает другого персонажа, которого звали Глеб Георгиевич Жеглов. Вы как-то думали об этом, когда играли?
Н. Михалков: Никогда… Нет…
П. Мансилья-Круз: Ведь у него тоже, с одной стороны, методы не те, а с другой — правда тоже есть?
Н. Михалков: Вы знаете, вы мне сейчас просто как бы приоткрыли глаза. Я никогда об этом не думал, а сейчас я подумал, что действительно, то, что Высоцкий делал в «Место встречи изменить нельзя», в чем-то наверное действительно сходится с тем, что делает Пожарский. Я об этом не думал, но занятно, что такое произошло, где-то в природе сомкнулось.
П. Мансилья-Круз: А как происходил собственно процесс режиссирования? Я все пытаюсь добиться у вас признания — как же вы заставляли делать Филиппа Янковского то, что он делал…
Н. Михалков: Какое то удивительное у вас впечатление. Да, никак. Я никак и никогда не заставлял Филиппа Янковского режиссировать…
П. Мансилья-Круз: Ну, хорошо, с вашим участием…
Н. Михалков: Сцены с моим участием… Я приносил свои соображения по этому поводу. Какие-то сцены переписывались, какие-то добавлялись, уточнялись куски диалогов. Скажем, «цыганочка» возникла в кадре действительно. Ну, не в кадре — на репетициях. Единственное, что я заставлял Филиппа Олеговича, или так сказать, настоятельно умолял его — репетировать с артистами. Чтобы он с нами репетировал, потому что артистам надо сговариваться. Бергман говорил, — я очень люблю импровизацию, которая хорошо подготовлена. Это очень правильные слова. Импровизация артиста. который не знает что делать и приехал только что с вокзала, и выясняет в каком он фильме, и во что его сейчас оденут, и с каким текстом ему придется сейчас столкнуться — это чудовищно.
П. Мансилья-Круз: «Цыганочка» от вас это понятно, но некоторые еще вещи, которые вот видно что от вас, вот какие еще были?
Н. Михалков: А как вы можете представить себе артиста, который играет и это идет ни от него? Это… это немыслимо. Вообще…
П. Мансилья-Круз: Ну, как… Он что-то играет, а режиссер ему говорит, — ну, ты так не играй, Никита Сергеевич…
Н. Михалков: А дело в том, что это очень плохой режиссер, к которому пришли артисты и начали играть, а он им говорит, — вы так не играйте. Это ему не надо заниматься режиссурой. Он должен в зрительном зале сидеть и говорить, — вы так не играйте, мне не нравится! Не более того. Режиссура заключается в том, чтобы собрать людей, которые знают и хотят что-то делать, и создать атмосферу, в которой этим людям будет удобно работать, и создать те взаимоотношения, которые должны в результате высекать некую искру, превращающуюся в искусство. А когда режиссер перед камерой начинает с артистом выяснять что они будут играть, это катастрофа. Это значит, не готов ни один, ни другой. Это значит, вся съемочная группа видит абсолютную беспомощность этих людей и никогда не будет их уважать. Актер, так или иначе, должен приходить с готовой концепцией, а режиссер должен отбирать это..
П. Мансилья-Круз: Появлялась ли у вас во время съемочного процесса какая-то мысль, которую бы вы и актерской игрой и своим художественным руководством хотели бы донести до зрителя?
Н. Михалков: Нет, мысли, которую я хотел бы донести художественным руководством не было. Потому что я уже вам сказал природу этого понятия — художественное руководство. Мысль, которую я хотел донести через моего персонажа — да, это определенный месидж был. Я думаю, что очень во многом сегодняшний зритель должен ощутить некую внутреннюю связь между тем, что говорит Пожарский и между тем, в какой ситуации живет сегодняшний человек. Что я имею в виду? Я имею в виду вот этот вопрос, который возникает перед человеком: где граница между свободой и вседозволенностью? Где граница между вертикалью власти и диктатурой? Где граница между тем «что» и тем «как»? Вот в этом заключается смысл. Потому что, если вы возьмете слова Пожарского и перенесете их на некоторое время вперед, вы увидите, что практически все, что он говорил, все сбылось. Все сбылось. Пришли те самые, которые сказали, — а ну-ка, идите отсюда, это наше! И они поделили все.
П. Мансилья-Круз: Получается, вы говорите о правоте Пожарского, вашего персонажа. Все что вы говорите о его неправоте — это методы. И получается, то же самое, но чуть-чуть по-другому надо было делать.
Н. Михалков: А, как?.. Именно, так…
П. Мансилья-Круз: Вот прямо так?
Н. Михалков: Именно, то же самое, но несколько по-другому. То же самое… Это сознание того, что если стоять за занавеской и смотреть на улицу — в какую сторону метет дворник, если ждать кто победит, а потом в результате присоединиться к победившим, если не принимать живого участия в том, что происходит вокруг тебя, ты придешь к тому, что ты любому, как говорит Пожарский, в ножки поклонишься, кто кулаки покажет. Что, плохая мысль? Плохая мысль?
П. Мансилья-Круз: Ну, это активная жизненная позиция.
Н. Михалков: Нет, нет, нет… Вам не удастся отвертеться! Это не только активная жизненная позиция, это серьезная концептуальная позиция, концептуальная…
П. Мансилья-Круз: Ну, я бы не сказал, что это… такая хорошая мысль в рамках этого фильма. Фандорин ведь как раз делает то, чего, как вы говорите, делать нельзя — то есть он остается и… как у вас там — сожрите друг друга, — девиз?
Н. Михалков: Одну секундочку! Одну секундочку — это у Фандорина спросите, это его проблемы, это проблемы его персонажа.
П. Мансилья-Круз: Так, а что ж вы это не изменили?
Н. Михалков: Нет, если, допустим, представить себе «Статский советник 2»… Я не знаю — вот взять, попросить Акунина, отдельно для кино написать сценарий, что такое Фандорин, оставшийся там… Это может быть очень интересное кино, уверяю вас. Но Пожарский, который говорит то, что он говорит, это такое серьезное предупреждение. Когда он говорит: «Милый, русская интеллигенция вот этим совершила невероятное зло, по отношению к своей стране, когда она, то вешала бант, то снимала бант, то вешала, то…». « Мы пскопские», — помните это? А что, пожалуй, оно так и есть. И что в результате с этой интеллигенцией сделали, когда пароход с величайшими умами России, просто чтобы… страшно было расстрелять, Ильина, Бунина, и так далее… И так далее. Это все здесь сказано, об этом речь.
П. Мансилья-Круз: Какое у вас личное восприятие роли…
Н. Михалков: А как же можно не лично воспринимать роль, если ты хочешь ее сыграть? Я думаю, что как раз личное восприятие роли, к сожалению, у многих и вызывает, такое, я бы сказал, личное к ней отношение.
П. Мансилья-Круз: А все-таки, Фандорин, который в конце фильма в какой-то момент отступает в сторону и дает двум мощным силам, террору и антитеррору, решить свои отношения самим, без него, вот, это его действие вам так же несимпатично, как тот финал, который вы поменяли?
Н. Михалков: Абсолютно, абсолютно… По большому счету, ребята, Фандорин совершает должностное преступление, Фандорин поступает как очень нехороший человек, он дает возможность… он имел возможность поймать Грина и всю эту банду тогда, когда он туда попал…
П. Мансилья-Круз: И вас тоже…
Н. Михалков: Он понимает, понимает, что в этом случае ему будет трудно доказать, что Пожарский предатель, условно говоря, и он возвращается туда, и дает ему поехать… Поступок Фандорина по коварству, по хитроумию, это его профессиональная работа, это его дело, но, если говорить мне лично про себя, я не могу сказать, что этот поступок, так сказать, хорошего человека. Я не оправдываю, не говорю, что Пожарский хороший, но, если задуматься, то… в общем, тут есть о чем подумать.
П. Мансилья-Круз: Сложная гамма чувств…
Н. Михалков: Конечно.
П. Мансилья-Круз: А «Статский советник 2»… Вы сейчас высказали такую идею… Она у вас сейчас возникла..?
Н. Михалков: Сейчас, только что. Вообще, все, что я говорю, происходит сейчас. Вы не обратили внимания, что я, так сказать, не держу бумаг, как вы, перед собой?
П. Мансилья-Круз: Да, это правда. Но вот эта идея, она реализуема? Как вам кажется?
Н. Михалков: Мне сейчас пришла в голову эта мысль и, я думаю она абсолютно реализуема. Жалко что уже убит Пожарский…Но дело в том… если иметь в виду эту конкретную работу, то я сейчас занят «Утомленными солнцем 2», и полностью отдан этому делу. Но в принципе… как исследование… посмотреть как ведет себя Фандорин, который остался, и чем это заканчивается — это очень трудная задача. Потому что дальше идут годы, практически ведущие к Японской войне, и к Первой мировой, и к революции. Вот что он делает в эти годы, если он остался, это очень интересно. Очень.
П. Мансилья-Круз: Отлично. Спасибо, что вы к нам пришли сегодня.
Н. Михалков: Спасибо, всего доброго.
